Объективность красоты
Редакторы журналов, получающие письма читателей, организаторы анкет,
изучающие мнение кинозрителей, искусствоведы, достаточно широко
общающиеся с посетителями художественных выставок, литературные критики,
прислушивающиеся к мнению библиотекарей, имеют достаточные
представления о многих закономерностях общественного вкуса. Синтез всех
этих мнений, разумеется, не заменяет систематических экспериментов,
которые пока что проводятся в довольно скромных масштабах. Но если
сложить все упомянутые сведения воедино, то окажется, что некоторые
выводы сделать можно.
Первый из них будет состоять в том, что члены достаточно однородной по
своему составу группы будут в основном единодушны в своих оценках того
или иного произведения; совпадение мнений будет несравненно более
частым, чем резкие отклонения в отрицательную или положительную сторону.
Короче говоря, кривая вкуса будет нормальной, то есть будет иметь
отчетливо выраженный максимум и плавно спадать от него как влево, так и
вправо.
Если бы оказалось, что результат опыта приводит к кривой с
двумя максимумами, это значило бы, что аудитория неоднородна: имеются
две разные группы, мнение каждой из которых характеризуется своею
кривой.
Нет сомнений, что многие произведения литературы,
живописи, музыки, будь то поэма, картина или песня, оставляют людей
равнодушными. В этом случае результатом опыта будут, очевидно,
колоколообразные кривые с максимумом в ноле, а число отрицательных и
положительных мнений окажется примерно одинаковым.
Внутри одной
группы оценка красоты может быть вполне единодушной, мнения же двух
разных групп будут расходиться кардинально. Скажем, исследуйте отношение
к детективному роману студентов физического факультета университета и
женщин пенсионного возраста, и я не сомневаюсь, что вы получите очень
разные кривые, с разным расположением максимума относительно ноля.
В
особую группу следует выделить тех людей, которым кажется, что хороший
вкус есть удел знатоков. Они боятся показаться необразованными и
отсталыми и потому с натянутой улыбкой заявляют, что в восторге, скажем,
от Джойса. При выяснении же оказывается, что Джойса они не читали, но
слышали, что читать его одно удовольствие. Они поведают вам также, что
стыдно не любить Анатоля Франса и не стоит признаваться в приверженности
к сочинениям Александра Дюма. Добрая половина посетителей симфонических
концертов и опер, бесспорно, получает истинное наслаждение, но и
немалый процент их с трудом прячет зевоту, но упорно высиживает до
конца: как же, неприлично не любить серьезную музыку.
Как видите,
выяснить степень искренности отношения некоторых людей к произведениям
искусства иногда нелегко. Но вдумчивый исследователь-социолог сумеет
обойти эти трудности.
Планирование социологического эксперимента
заключается прежде всего в отборе категории лиц, мнение которых
желательно выяснить. Вряд ли целесообразны тотальные опросы. Если в
группах опрашиваемых нет общности ни в воспитании, ни в образовании, ни в
возрасте, ни в социальной принадлежности и т.д., то результатом
эксперимента скорее всего будет гауссова кривая со слабо выраженным
максимумом над нолем и с хвостами, одинаково далеко простирающимися и в
сторону отрицательных оценок, и в сторону положительных.
Я сам
неоднократно был свидетелем такого разнобоя мнений, посещая обсуждения
новых кинофильмов. Проводится это мероприятие обычно так.
Демонстрируется фильм. После просмотра на сцену выходят постановщик и
актеры и рассказывают, как снимали картину. Затем, обращаясь в
зрительный зал, просят публику высказать свои впечатления. После долгого
раскачивания начинаются выступления. Один оратор говорит, что фильм ему
не понравился, он хуже романа, положенного в основу сценария, и только
хорошая игра актера X – он лучше всех играл – спасает фильм. Другой
заявляет, что фильм лучше романа, постановка превосходная, но все портит
актер X. Третьим выступает очень серьезный мужчина, который утверждает,
что все бы хорошо, но нет в картине социального звучания. Зато
четвертый оратор радует создателей фильма заверением, что низкие
художественные данные кинокартины надо оправдать ее большой общественной
значимостью. В таком духе обсуждение может продолжаться довольно долго,
если собрались случайные лица и зал не подготовлен к просмотру и
обсуждению фильма.
Пестрота вкусов читателей превосходно известна
редакциям журналов. Положительных и отрицательных мнений по поводу любой
проблемы, затронутой журналом или газетой, бывает чаще всего «так на
так». А если восемь из десяти откликов хвалебных, считайте, что
обсуждаемое произведение близко к шедевру. Артисты одного эстрадного
ансамбля мне как-то рассказывали, что у них шли два номера подряд. Когда
давали концерт в Москве, первый номер был освистан, а второму долго
аплодировали. В Киеве же все получилось наоборот.
Надо ли
удивляться, что многие книги, фильмы и картины нравятся одним и не
нравятся другим? Я скорее буду поражен, если окажется, что уайльдовский
«Дориан Грей» в равной степени понравится рабочему индусу из Бомбея и
молодому чемпиону-яхтсмену из Норвегии. Один и тот же эстетический
«импульс» заставляет недоуменно пожимать плечами одного и приводит в
трепет другого. Это различие в большой мере зависит от воспитания. В
том, что вы не понимаете искусства, доступного другому, нет ничего
унизительного. И было бы плохой услугой самому себе пытаться насильно
привести себя в состояние ложного восторга.
Национальные различия,
социальные условия, возраст, воспитание в семье, наложенные на
врожденный характер, создают очень непохожих людей, и было бы странным,
если бы эти непохожие люди одинаково оценивали все произведения
искусства.
Трудно судить о чужой национальной культуре. Мне
представляется, что англичанин, француз, японец и индус могут иметь
некое общее мнение о русской культуре. Но оно, это мнение, вряд ли будет
совпадать с русским «нравится».
Для русского Пушкин не имеет
равных. Это наш национальный гений. Он первый в плеяде великих русских
писателей. Но иностранцам трудно оценить величие Пушкина; Толстой и
Достоевский значат для них больше.
Так же точно крайне
затруднительно неангличанину понять ту заоблачную высоту, на которую
вознесен в стране Альбиона Чарлз Диккенс.
Относительна не только
национальная оценка, но и оценка века. Достаточно сослаться на
воспоминание Мейерхольда: увлечение ныне начисто забытым Боборыкиным
было столь велико, что многие полагали этого заурядного писателя выше
Шекспира. А отношение современников к Чехову? Десятки писателей,
сочинения которых сейчас оставляют равнодушными, оценивались
современниками в несравненно более лестных выражениях.
В чем тут
дело, достаточно очевидно. Лишь сегодня можно отличить художественную
правду Чехова от фальши и поверхности Боборыкина. Как бы то ни было,
статистический анализ и здесь будет полезным, являясь превосходным
способом обнаружения закономерных сдвигов общественного мнения в оценках
произведений искусства и литературы.
«В чем же выражается
объективность красоты?» – спросит читатель. Да в том, что тысячи и
тысячи людей судят одинаково об одном и том же. И, несмотря на то, что
красота (то есть степень «нравится») зависит от множества причин – есть
функция многих переменных, – она не перестает быть объективной.

Это заключение достаточно очевидное. В самом
предмете искусства или в природе имеются свойства, делающие этот предмет
красивым для данной группы людей, а в ряде случаев и для всех людей.
В
«К критике политической экономии» К. Маркс писал: «Золото и серебро не
только в отрицательном смысле излишни, т.е. суть предметы, без которых
можно обойтись, но их эстетические свойства делают их естественным
материалом роскоши, украшений, блеска, праздничного употребления,
словом, положительной формой излишка и богатства. Они представляются в
известной степени самородным светом, добытым из подземного мира, причем
серебро отражает все световые лучи в их первоначальном смешении, а
золото лишь цвет наивысшего напряжения, красный. Чувство же цвета
является популярнейшей формой эстетического чувства вообще».